Физик конструирует установку, ставит опыт и обдумывает результат. Писатель «воображает» героев и ситуацию и описывает произошедшее. Результаты получает читатель. Внимательный. Мы постоянно пользуемся результатами великого опыта Фарадея по электромагнитной индукции. Вот как он его описал: «При внесении магнита в катушку (полая деревянная катушка с намотанной на нее проволокой) в цепи возникает электрический ток, при вынесении также возникает ток, но другого направления».
Описания погоды, времени дня (расположение светила), места проведения опыта, длины проволоки… и еще бесконечного числа возможных подробностей в описании нет. Результат независим от них. Все, что нужно для понимания, есть в описании – деревянная катушка с намотанной на нее проволокой.
В трагедии Пушкина соблюдена эта чистота великого эксперимента. Неважно, каков внешний вид действующих лиц, их национальность, происхождение. Нет между ними женщины, денег… Даже славой они как будто равно наделены. Для предельности опыта в нем и героев фактически два. Минимум, необходимый для конфликта. Поставлен чистый эксперимент.
Вот первый результат драматического опыта – зависть может возникнуть даже к внешне равному человеку. Второй результат – завистник может быть болен завистью давно, но себе не признаваться. Считать себя здоровым. Смел тот, кто умеет побороть страх. Независтлив тот, кто умеет переработать зависть в наслаждение талантами другого.
Сальери думал, что его гордость порука против зависти: «Кто скажет, что Сальери гордый …» Недосуг ему было за алгеброй и анатомией музыки прочитать Августина Блаженного: «…зависть следует из гордости, а не предшествует ей, ибо не зависть – причина гордости, а гордость – зависти, поскольку гордость есть любовь к собственному превосходству, а зависть – отвращение к чужому благополучию».
Чему ж завидует Сальери? Он все имеет. Но только то, что можно перечислить. То, что видимо извне. А сам он знает, насколько Моцарт отличается от него. Он завидует полноте Жизни. И, конечно, тому, как она проявляется в музыке Моцарта. Завидует «несправедливому» дару свободы.
Каину тоже, наверное, Авель казался баловнем судьбы: пока он воду на поля таскает и рвет сорняки, тот свирелью на лугу стадо развлекает. Столкнулись жизнерадостный эллин и фарисей. Живой, свободный и мертвенный, сухой.
Вот Моцарт играет с ребенком на полу, а вот, желая «нежданной шуткой угостить» друга, волочет к нему бродячего музыканта. Вот рассказывает о том, как сочиняет: «представь… меня влюбленного, не слишком, а слегка – с красоткой или с другом, хоть с тобою. Я весел…». Все летяще, воздушно, как танец, – даже влюбленный не тяжко, а слегка.
И сочиняет под таким настроением нечто восхищающее Сальери.
Он не утомляет себя пафосом – его Сальери богом «назначает», а он в ответ – «божество мое проголодалось».
А вот Сальери: «Я стал творить, но в тишине, но втайне». И процесс творчества завистника тяжел – «усильным, протяженным постоянством…» «И скучен первый путь...», «Звуки умертвив... я стал ремесленником». Скучно. Поверишь, что он «мало жизнь любит». Такую жизнь трудно любить.
Но, поверим Моцарту, Сальери – гений. И все же он завидует. Ему казалось, он сделку с богом заключил. А тот свой дар «гуляке праздному» вручил. И у Сальери есть слава и известность. Но слава «глухая». А у Моцарта – звонкая? Громкая? Другая.
Завидует другой жизни – легкой и свободной. И неправда, что он завидует впервые. Он и Бомарше завидовал. Моцарт того гением назвал, а у Сальери для него – «он слишком был смешон». И для чего? Для ремесла отравителя. Чувствуется логика – для злодейства нужна сила. А можно ли завидовать другому просто потому, что он другой и у него все другое? Мы знаем – можно. Одежде, дому, жене, детям, национальности, стране, полу. Оказывается, трудно быть собой и радоваться, наблюдая других. У многих есть возможность, но не у всех есть способность быть личностью. Быть собой свободным. И в первую очередь от зависти.
Человечество придумало пока три средства от зависти. Первое – гесиодовское: «Трудись, и у тебя будет такой же красивый дом, как у соседа». Но уже Александр Великий назвал Гесиода поэтом для мужиков. Второе – изобретение Запада, privacy. То есть не замечать соседский дом. И третье – наше клин клином: видение превратилось в завидование – любуйся (не на все языки адекватно переводится).
Достойный результат всегда достояние всех; вот и пользуйся с радостью. Сальери по понятным причинам не может принять ни один из этих способов. «Сальери гордый» поступает по-своему – решает «отсечь страдавший член». Теперь это решение надо с моралью как-то согласовать.
Он не может сказать себе: «Я завидую и потому убиваю. Он мой соперник за славу ныне и впредь. И я его подло отравлю». Нужно убить соперника, но остаться собой. Он потом поймет, что это возможно только, когда ты можешь забрать трофей, когда причина зависти примитивно материальна.
Как много людей великих и не очень стояло и будет стоять на развилке. Обосновать, что зло есть добро в некоем другом смысле, или считать, как Родион Раскольников, что «человек необыкновенный» вправе решать, определять, что есть польза, и может преступить закон, написанный «для обыкновенных людей».
В первом случае: убить человека – зло, но убить плохого – это добро, по алгебраической логике: минус на минус дает плюс. А если все же убивать любого человека нехорошо, то можно назвать его «фармаком», чужим, предназначенной богу жертвой или недочеловеком. Мы знаем, как дальше приходят к понятию неправильной нации…
Поняв, что логика на неправильных посылках может привести к печальным результатам, древние придумали табу. Абсолютно внелогическое правило – это, это и это просто нельзя!
Во втором – считать, что «человек необыкновенный» вправе определять пользу и может преступить закон, написанный «для обыкновенных людей». Достоевский, русский читатель и писатель, заинтересованно размышлявший о преступлении и психологии преступника, конечно, читал «Моцарта и Сальери» внимательно. И многое «расшифровал» миру в своих произведениях, Которые прочитал каждый значимый психолог в мире.
Прав Баратынский: «Вначале мысль воплощена в поэму сжатую поэта…». Гениального поэта.
И вот логический путь Сальери. Шаг первый переходит от «я» к «мы». Теперь он уже защитник интересов группы. «Простой исполнитель». Остракизм, казни по проскрипциям, костры инквизиции… жестокие приговоры по доносам в большевистской России – в большей части результат такой логики.
«Я хочу его власть, виллу, комнату в нашей коммуналке, но он еще и анекдот антисоветский рассказал». Шаг второй: решает, что пользы от Моцарта нет. А вот дальше проблема: отсутствие пользы еще не вред. И в суде смягчающим может быть «предотвращение вреда, которое могла нанести жертва», но отсутствие пользы не пройдет. Логическое обоснование не получилось! Сальери принимает формулу Раскольникова – «Имею право на зло». И потому в последней фразе у него остается вопрос: совместны ли гений и злодейство, а то, что он злодейство совершил, уже вопросом не является. Признался.
Для Моцарта другой человек делает жизнь полней именно тем, что он другой. Он, как великий физик, понимает, что любая модель реального явления неполна. И может служить решению только конкретных задач, и рано или поздно возникнет потребность ее расширения. «Опыт – сын ошибок трудных». Не логических ошибок – эти легко исправляются. Трудно найти и исправить ошибку в исходных положениях. Составляя модель живого явления, человек отбросил бесконечное количество «неважных» подробностей. И… вот вдруг в результате ошибка. Теперь нужно вернуться и понять, какая подробность только кажется неважной, обернулась тем самым дьяволом, спрятавшимся в деталях. А деталей бесконечно много…
Потому и долог наш путь, наше движение «на ощупь», названное эволюцией. В живом и в социальном пространстве. Иногда случай (мутация) дарит нам гения – впередсмотрящего. И он помогает срезать путь. Но мы его долго не терпим. Толпа говорит «зачем он звучно так поет» и приносит его в жертву, или подвергает остракизму, или находит для него Сальери… или дуэльного убийцу.
Мы ставим цель и тогда в меру разумения можем сказать, что способствует ее достижению. Полезно. Многих целевое поведение увлекает, и тогда его методы они переносят на сферы, где оно разрушительно. Такова судьба теорий о «неполезных» видах живого мира, племенах, расах… Сальери говорит о пользе, принимает логику толпы. Мы помним в «Поэте и толпе»: «И толковала чернь тупая/ Зачем так звучно он поет…/ К какой он цели нас ведет?» Толпа знает пользу в точке «здесь и сейчас». А Моцарт великодушно восклицает: «Когда бы все так чувствовали силу гармонии!» У него не возникнет мысли уничтожать соперника. У него соперника нет.
Гармония – ценность, которую делить не надо, – она доступна всем. Мешает лишь необходимость «заботиться о нуждах низкой жизни». Музыка, возникнув, остается – слушатель ее не поглощает.