Случилось событие, тогда как будто катастрофическое, но оказавшееся благостным для всей нашей семьи. Отца «сняли», но первые десять лет моей жизни я успел провести во льдах. Сибирская инициация – это когда первый раз, в мороз, не на горшок дома, а на улицу нужно идти. Ты стал взрослым, если в эту зиму мать не боится тебя от горшка оторвать. Дом хотя и деревянный, без удобств, но многоквартирный. Станешь старше – поручат помои выносить. Громадный ледяной диск во дворе – это они. Задача – взобраться на две скользкие ступени с тяжеленным ведром. Этот «торт» потом, весной расколют на куски и вывезут. На лошадях – их на улицах, особенно зимой еще много было. За сани можно крюком зацепиться и катиться на коньках-снегурочках. Но это развлечение для старших – нужно цепляться так, чтоб извозчик не заметил, а то, не оборачиваясь, кнутом огреет. Куда приятней другая домашняя работа – ходить в сарай за дровами или мясом. Туша висит на крюке, и нужно с нее срезать мяса, это, конечно, старшему брату поручено, а ты пока можешь брусники из бочки набрать, она тоже мороженая – металлической тарелкой отбиваешь куски и в ведро. Бывает поздно вечером отец приедет из командировки – радость всеобщая. В коридоре его доха еще лежит под вешалкой – можно в ней поваляться. Доха громадная, похожа на убитого медведя. Хотя, конечно, я убитого медведя и не видел еще, но так представлял.
Отец любил нас потискать, и даже, когда мне уже 16–17 было и я тренировался много и, может, даже уже был его сильнее, он со мной, как приходил, в шутку всегда боролся. Скорее обнимался, но сильно, по-игровому. Умер отец в 1968-м, всего 50 ему было. Теперь понимаю, насколько рано. Внезапно и быстро – тромб. Хочется как-то все правильно вспомнить про него, не знаю, получится ли когда-нибудь. Как он мог быть добрым, мягким дома при той сволочной обстановке на работе – для меня загадка. По ночам слышно было, как он по телефону с Москвой говорит и со своими предприятиями. И ясно было, что там все очень напряженно. Приходил с работы в семь – ужин, сон 15–20 минут, и опять к восьми на работу и возвращался уже за полночь, когда в Москве уже под утро высокие чиновники спать ложились. Страна все после войны успокоиться не могла – бессонницей мучилась. Да и вождь всех народов приучил, сам-то спал когда хотел – кто его потревожит? – а для остальных: «Вы уже спите, а товарищ Мао еще работает» или «уже работает».