Многие философы пишут и разрабатывают тему, что человеку присуща некая тревожность. И эта тревожность многому мешает, скажем так, мешает быть счастливым. Более того, философы вместе с лингвистами разрабатывают, что такое страх в смысле беспокойство, а боязнь — это что? Действительно, есть разница. «Мне страшно» — это одно, а вот беспокойство, тревога? Страх может быть от конкретной вещи: я боюсь тигра — боюсь, конечно. А может быть какой-то общий страх, страшно, что может произойти, если я начну это обдумывать и пытаться сказать.

Кажется, что это беспокойство само собой просто присуще человеку. И даже философы говорят, что само собой ясно: человек — единственное животное, которое понимает, что оно есть, как бы выделяет себя и понимает конечность своей жизни. Мы правда не можем понять, осознаёт это собака или нет. Думаю, тоже понимает, когда от камня уворачивается. Не важно, возьмём то, как говорят.

Тут мне кажется странным такое передёргивание. Человек, если вспомнить того же Эпикура, который говорил: «Я вообще не умру для себя, я могу понимать, что у меня жизнь конечна, но свою смерть я не буду ощущать, я же её не вижу; пока я жив — жив, когда меня нет — нет; более того, я уже был, было уже так, что меня не было». А чем тут занимаются? Это беспокойство действительно присущая человеку вещь или нет? Трудно ответить, наверное, каждый сам должен ответить, но какие-то лекарства от этого всё-таки могут быть и без того, чтобы погружаться в такие умствования.

Посмотрите цитату:

Если кто-то что-то поймёт или заинтересуется, начнёт читать эту книгу (её легко найти в интернете по этой цитате), то я, конечно, даже просто позавидую, потому что понять, к чему это и зачем, трудно. Но можно смотреть немножко по-другому, и тогда вся эта игра в бисер словами — что такое бытие, что такое сущность, что такое постоянство — она как бы и не нужна будет, так же как нам сейчас не нужны рассуждения средневековых схоластов.

Рассуждения, которое приведёт к ощущению себя в цепи, в обществе и к пониманию, насколько ты связан с обществом, у нас нет. Есть механизм, как это понимать. Мы любим своих детей, а любовь уже можно отделить, распространить шире — то, о чём говорил Христос. Потому что для того, чтобы любить ближнего, нужно вообще понимать, что такое «любить». Самое лёгкое, где мы понимаем, что такое любить, — это на своих детях. Это просто заложено в нас как в животных. Мы можем это отделить, автономизировать и тогда, возможно, распространить на других. Понятно, что такое любовь.

То, о чём говорят философы, часто совершенно непонятно. Понятно, что каждое слово имеет настолько широкий диапазон, что, двигаясь по нему, ты всё расширяешься и расширяешься по этим рассуждениям, и в общем каждый приходит туда, куда хочет. Поэтому философия и не наука, там нет какой-то лестницы, по которой мы бы взбирались. Это до сих пор набор мнений, есть индианцы, гегельянцы, и так далее. Так что философы как-то слабо помогают в этом.

А как самому думать? Самому, мне кажется, важно понимать себя частью. Во-первых, по времени есть цепочка поколений. Попробовать взглянуть на себя в этот обратный бинокль, из пятидесятилетней дальности вперёд на свои проблемы — это очень полезно. И мы можем так делать. Мы же можем на 50-100 лет назад смотреть и понимать, что мы не слышим каких-то беспокойств, такой я или я не такой для тех людей. Это просто отмерло как ненужное. Значит, этого, можно считать, и нет. Посмотреть, как ты влияешь на окружающую действительность и насколько ты можешь влиять.

Интересно, что один человек, Франкл, насколько я сейчас помню, написал книгу. Он был в фашистских лагерях и потом написал книгу. Наблюдал и задался задачей потом написать книгу. Как он сам говорил, может быть, он благодаря этому и выжил. Он заметил, что большую силу жизни и шансы выжить имели люди, у которых было что-то «за колючей проволокой». Один говорил, что без него не выживет дочь, он должен выжить и вернуться, потому что там что-то происходит. Другой говорит: «Я хочу написать книгу, и я должен выжить». Конечно, умирали все, но всё-таки существует и на чём-то основано вот такое мнение, что именно задача вне меня помогает мне жить. И спастись даже не от какого-то неясного беспокойства, а от конкретных жестокостей лагерной жизни.

Это настолько общее, как, не знаю, грипп, насморк. Мы не делаем из этого вселенскую проблему, потому что видим это у других. Представьте, что только у нас был бы насморк, это ужас. Также нужно понимать обо всех этих своих мелких душевных беспокойствах, что они очень общие, и так же, как насморк их переносить. А если случится что-то серьёзное, то можно считать, что выпала вот такая задача, и от меня требуют каких-то усилий. Я могу их проявить, и я выявлю, свою способность эти усилия здесь прилагать.

Вот такое соображение по поводу беспокойства. Философы действительно не помогают.