Лазарев М.И.: Сегодня мы хотим поговорить о литературе про войну. Сначала скажу своё мнение о преподавании литературы в школе. Я считаю, что литература – самый сложный предмет, потому что многое меняется, и дети меняются, и отношение ко всему меняется. В литературе нет точного, как, например, в физике второй закон Ньютона. А любое художественное произведение многозначно. Соответственно, учителю нужно выбирать какую-то точку зрения. Это трудно?

Ладохина Н.А.: Мне, как правило, не приходится выбирать точку зрения. Понятно, что по-человечески она у меня есть. И если у меня спросят, я её обязательно выскажу, сочтя, что это нужно и важно для детей.

Лазарев М.И.: А что же вы скажете, если не свою точку зрения?

Ладохина Н.А.: Я не сколько рассказываю, сколько мы читаем текст. И если позволяет формат (лирика, поэма или рассказ), то мы их читаем прямо на уроке. Если это роман, тем более роман-эпопея, мы читаем самые важные фрагменты (тут уже, конечно, мой выбор). И после этого я пытаюсь послушать, что думают про это дети. То есть наша основная задача – научить читать.

Лазарев М.И.: Получается, что учитель литературы не будет полезен, ведь каждый сам всё выбирает, так ли это?

Ладохина Н.А.: До какой-то степени да. Отобрать произведения, которые мы будем читать, сделать на чём-то акценты – это, конечно, задача учителя. То впечатление, с которым человек уйдёт с урока, – это, конечно, моя задача. Я могу на это повлиять, и я влияю. Моя задача – направить их рассуждения. Вообще, литература в школе – это предмет о том, как воспитать в себе читателя.

Лазарев М.И.: Тема войны – очень острая вещь. Можно по-разному относиться к Облонскому или к Левину. А как относиться к войне? Как вы считаете, школьная литература какому отношению к войне учит? Есть героический, пафосный подход: война – это место, где человек может проявиться как защитник Родины или защитник свободы. Есть и другой подход: война – это ужасы. И нужно научить видеть в войне только ужасы, мрак, смерть и готовить пацифистов. Что вы несёте детям? Война как место, где можно проявить лучшие стороны души, высокую духовность, героизм? Или война – это просто ужас, мрак, и неизвестно, почему она возникает, такая глупость человеческая. Как говорят, история человечества написана кровью, это и есть глупость человеческая. Какую позицию занимаете?

Ладохина Н.А.: Если выбирать чётко между этими двумя, то склоняюсь ко второй. Но считаю, что очень важно не впасть в обесценивание того, что уже сделано. И ни в коем случае мне не хотелось бы впадать в крайности и резкости, как иногда бывает, когда люди позволяют себе употребление таких циничных фраз, как «пушечное мясо», например. Будто мы обесцениваем тех, кто уже положил жизни. Но, тем не менее, то, что это чудовищно, нужно подчёркивать. Я сама пацифист, но я радуюсь тому, что мне не приходится воевать. Но мы не можем знать, в каком мире мы будем жить в будущем. Поэтому я считаю, что не нужно давать никаких этических оценок.

Лазарев М.И.: Есть же такая простая вещь: искусство – это тоже оружие. Слушаем военный марш – и сразу хочется бежать в бой с шашкой наголо. Читаем ту же «Илиаду» – и хочется быть героем, особенно если мы ещё юны. И как же с этим быть? Если наша литература не будет воспитывать людей с этим чувством, патриотическим с переходом в героизм, когда это нужно, то мы кому-то поддадимся, вот и всё. Это оружие, которое должно быть наготове. Значит, литература тоже должна соответствовать этой цели.

Ладохина Н.А.: Мне кажется, что то, о чём вы говорите, это о каком-то волевом, соревновательном начале. Это, разумеется, должно быть. Я не хочу считать литературу оружием, работающим на войну. Мне не близки такие метафоры. Понятное дело, что мы периодически пытаемся что-то победить. Но, в принципе, не хотелось бы воспринимать жизнь не как развитие, а как борьбу. Это не мой стиль мышления, я не этому бы хотела учить. Что касается войны, то это сфера, где человек действительно может себя показать, как и в любой экстремальной ситуации. Экстремальностей много, это и природные катаклизмы, и болезни, и многое другое. Даже в очень благополучном и комфортном мире мы все с этим боремся. Но вот как-то специально готовить детей под войну мне бы не хотелось.

Лазарев М.И.: Но фактически же мы готовим, иначе никто не шёл бы в военные училища. Ну представьте: мне 17 лет, мне всё время говорили, что война – это плохо, ужас, мрак, разве я пойду в военное училище? Но ведь идут, значит же, что-то готовит человека к такому решению.

Ладохина Н.А.: У человека могут быть разные причины, почему он идёт в военное училище. Это может быть искреннее желание защитить, если понадобится. Здесь возникают очень тонкие вопросы исторические и геополитические.

Лазарев М.И.: Но об этом мы сейчас не будем. Поговорим именно о литературе.

Лазарев М.И.: Если взять литературу до ХХ века, там нет произведений типа «Прокляты и убиты» В. Астафьева, там только мрак и всё. Читаешь и не понимаешь, как эти люди вообще могли победить, кто шёл в разведку. Вот эти худые, забитые, занюханные, униженные люди, разве могли они что-то делать на войне, кроме как тупо идти вперёд? Помню слова «накатывали тупые волны Красной армии» из части «Плацдарм». То есть описано то, в чём участвовать никогда не хочется. Это один способ рассказа про войну. В XIX веке есть такие книги?

Ладохина Н.А.: Где показываются ужасы войны?

Лазарев М.И.: В «Полтаве» А. Пушкина ужасы, груда тел и прочее, но это всё мимоходом, как необходимый фон. А главная-то задача другая. Может быть, окопная война появилась, когда солдаты стали грамотнее, после войны многие из солдат стали писать что-то, а до этого писали только аристократы, офицеры о войне. Писали о героической стороне войны. Помните, как в «Беге» у М. Булгакова, генерал говорит о том, какой красивый был бой. Они-то так смотрели, а вот когда уже в войну пошли грамотные, но стоящие на низшей ступени, простые солдаты, из них выходили писатели, такие как В. Астафьев. Читаешь – и после этого жить не хочется.

Ладохина Н.А.: Согласна. И тем не менее я его очень люблю и очень ценю показание этой стороны войны. Он разрушает многие героические мифы.

Лазарев М.И.: Почему мифы? Героизм же тоже был!

Ладохина Н.А.: Разумеется, но он показал ту сторону, которую принято замалчивать. Та сторона войны, которая преподаётся в школе, – это, конечно, описание ключевых битв. Но именно бытовые подробности не всегда показаны настолько ярко. Я помню, меня поразили, когда я ещё была маленькой, стихотворения С. Михалкова, где бодрым тоном говорилось о том, что мы это сделали, мы взяли Берлин. И я помню строки оттуда: «С фронта едут, едут, едут//Наши братья и отцы!». Разумеется, это было. Мы все видели эти фотографии, невозможно не прослезиться, когда смотришь на них. Но по тому, как это пишет С. Михалков, получается, что они едут все либо большая их часть. Вот это одна сторона войны. И её показывают чаще всего. А когда показывают другую, нам это не нравится.

Лазарев М.И.: У меня вопрос к вам как к учителю литературы. Чего бы вы хотели? Чтобы из вашего класса никто не пошёл в военное училище, сказав, что хочет стать героем, вызвать огонь на себя, чтобы его именем назвали улицу?

Ладохина Н.А.: А почему живым не остаться? На благо своего Отечества.

Лазарев М.И.: Не всегда так бывает.

Ладохина Н.А.: Мы живём в цивилизованном мире. Мы же хотим жить в нём?

Лазарев М.И.: Цивилизованный – это технологический?

Ладохина Н.А.: Цивилизованный мир – это когда не убивают за вероисповедание, убеждения и т. д. Я бы хотела жить в таком мире. Я бы хотела, чтобы мои ученики жили в нём. И если говорить о том, что я показываю, как учитель литературы, то я показываю и то, и другое. А выберет он или нет, стать ли героем – это личное право. Я к этому отношения иметь не буду.

Лазарев М.И.: Но убеждения всё равно влияют.

Ладохина Н.А.: Повторюсь, я бы хотела жить в цивилизованном мире, где люди не должны отдавать жизни за свои убеждения, где убеждения уважаются. Ведь поводов умереть и так очень много. Это не означает, что если пришла беда, то нужно по-швабрински убежать и спрятаться. Понятно, что ситуация этического выбора всегда есть. И литература ни в коем случае не учит, но показывает красоту жертвы, и это есть, но к этому нельзя призвать, это только человек может найти внутри себя: такое желание пожертвовать собой.

Лазарев М.И.: Как же это так, что школа не воспитывает?

Ладохина Н.А.: Вот так, я никого не воспитываю. Я читаю с детьми тексты, потому что люблю тексты.

Лазарев М.И.: То есть у вас позиции нет. В смысле, вы говорите: «Я пацифист. Я хотела бы, чтобы все мои дети были пацифистами». Вы знаете высказывание Оскара Уайльда: «До тех пор пока война остаётся порочной, она сохранит своё очарование; а вот когда её сочтут пошлой, она перестанет быть популярной». Ведь, действительно, многое заканчивается, когда перестаёт быть модным, приличным. Если бы Пётр не подготовил такое количество армии и не была бы среди аристократов воинская профессия самой доблестной и единственно возможной как предназначение для юноши, то откуда бы возникли те, кто, не ужаснувшись груды мёртвых тех в Полтаве, довели битву до победного финала, а не поддались, не сдались?

Ладохина Н.А.: Наверное, да. Но это не задача учителя и не задача литературы.

Лазарев М.И.: Скажите, а в школе проходят совсем жёсткие произведения, вроде «Убей его» Симонова? Читаете вы его?

Ладохина Н.А.: Я рассказываю об этом произведении, когда мы читаем стихи о войне. Это текст большой поэтической силы, и в нём, конечно, тоже много перекосов, в том числе идеологических. Это обезличенный образ врага. Понятно, что это нужно для того, чтобы победить. Я не собираюсь это обесценивать. То есть, когда такая ситуация случается, нужно выживать и нужно бороться.

Лазарев М.И.: Рассказываете ли вы, когда читаете это стихотворение, о том, что, когда прививается умение убивать, преодолевают запрет на убийство? Поэтому нужно расчеловечить образ врага? Что в условиях войны это важно?

Ладохина Н.А.: Конечно, говорю. В условиях войны это необходимо для выживания.

Лазарев М.И.: То же самое делали немцы по отношению к своим противникам, славянской нации, евреям, там свои определённые установки были, которые тоже воспитывались искусством. Не только литературой.

Ладохина Н.А.: Да, очень сильно это воспитывалось речью. Определённые речевые шаблоны. Известно, что в Бухенвальде и других лагерях смерти нельзя было говорить «человек» или «тело», можно «фигура» или «номер». Это обесчеловечивало.

Лазарев М.И.: Да, чтобы обойти внутренние запреты, естественные для человека. Ведь мы воспитаны на принципе «Не убий». В Библии, скорее, записана норма, но она существовала и до, это естественная норма «не убей себе подобного», преграждающая агрессии. Если рассматривать военную литературу, то есть книги, в которых жуть, как в «Прокляты и убиты», а есть те, в которых и жуть, и пафос войны.

Ладохина Н.А.: Да, тот же «Василий Тёркин», хрестоматийная вещь. И правда, и без лубочности сделано, без фальшивых нот.

Лазарев М.И.: А «Василия Тёркина» преподают в школе?

Ладохина Н.А.: Да, там так устроена, к сожалению, программа, что, когда мы в 11-м классе проходим ХХ век, именно на военную литературу даётся мало времени. И приходится выбирать: почитать «Доктора Живаго» и разобраться во всех хитросплетениях композиции, отдать время Серебряному веку либо проходить военную литературу, а художественно, понятное дело, это немножко разного уровня тексты.

Лазарев М.И.: Я выдвинул теорию о том, что эта жуть пошла с тех пор, как появилась окопная правда. Если бы среди участников войны 1812-го года в ранге солдат обычных были бы писатели, то мы бы и о этой войне прочитали что-нибудь подобное астафьевским произведениям. Как вы считаете?

Ладохина Н.А.: Я думаю, да. Думаю, это вполне могло быть. Чем дальше идёт человечество, тем больше оно понимает ценность жизни каждого человека. А если все равны, то в общем каждый человек имеет право на жизнь. Но ситуация с Великой Отечественной войной всё-таки однозначна, это наша национальная святыня. Но когда мы говорим о войнах, мы можем говорить и о войнах за нефть, и о тех войнах, когда идёт спор двух самолюбий. И в этом случае человек вправе себя спросить, почему он должен воевать за это.

Лазарев М.И.: Ему скажут, что это враг и это борьба за свободу.

Ладохина Н.А.: Сейчас модно быть бунтарём. Человек имеет право придерживаться собственных взглядов.

Лазарев М.И.: Знаете, Достоевскому казалось, что теперь уже никогда такого бесправия не будет, что везде будут суды присяжных. Но мы все знаем, что потом было. Так что нам всем кажется, что мы уже прошли этот этап и всё будет по-другому, но это далеко не так.

Ладохина Н.А.: Я не сказала, что чего-то больше не будет. Наоборот, вероятность отката к каким-то мракобесным временам есть всегда.

Лазарев М.И.: Скажите, на Бородинском поле, которое потом стало знаменитым, в ночь перед сражением два героя романа «Война и мир», Безухов и Болконский, разговаривают. Один другому говорит: «Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошёл до этого так, как я, теми же страданиями... <…> Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война». То есть, чтобы каждый человек, который шёл воевать, чётко знал, что он ставит на кон. Помните, кто из них это говорит?

Ладохина Н.А.: Вряд ли это говорит Пьер.

Лазарев М.И.: Да, это говорит Болконский. И, казалось бы, удивительно: аристократ, рыцарь, но именно он это говорит. На самом деле, в литературе тоже различные мнения о жестокости. Просто один автор показывает их прямо, явно, а другой – нет. И мне, например, не очень ясно, что даёт литература о войне. Читаешь Симонова, думаешь, что действительно надо всех убить. Читаешь другого автора, так жалко людей становится всех. И что делать?

Ладохина Н.А.: Прекрасно, что человеческий взгляд панорамный. Если посмотреть, сколько может быть типов военных конфликтов, сколько стран, менталитетов и как каждый человек со своим характером, со своей историей, как он в этой ситуации окажется. Вот и получается такое многообразие. Очень здорово, что литература показывает разные грани.

Лазарев М.И.: А наша литература к чему готовит?

Ладохина Н.А.: Она даёт диапазон. С одной стороны, мы вместе с Петрушей Гриневым получаем завет: береги честь смолоду. Дети ещё в начальной школе кусочками учат «Бородино», а с 5-го класса – Гомера. Мы стараемся фокусироваться не только на военных событиях, но и на картине мира. Как жили люди, о чём мечтали, как боги вмешивались в их судьбу, античное понятие рока, которое тяготеет над всеми, в том числе над богами.

Лазарев М.И.: Но там-то герои. Хотя изображены и кровь, и смерть, и болезни…

Ладохина Н.А.: Конечно, но мы стараемся это давать через тему чести. В античности мы фокусируемся на том, что даже в чудовищных условиях, когда ты устал, болен или умираешь, ты можешь остаться человеком.

Лазарев М.И.: Это и есть героизм.

Ладохина Н.А.: Ты можешь пожертвовать собой, чтобы спасти кого-то, чтобы смерти и зла было меньше.

Лазарев М.И.: Видите, вы всё-таки к героизму готовите детей, вы не пацифисты.

Ладохина Н.А.: Мы все думаем, что основная ценность – это не власть, не какие-то абстракции, а жизнь. Но не твоя собственная, а жизнь на земле. «Смертный бой не ради славы, // Ради жизни на земле…»

Лазарев М.И.: Нет, даже ради жизни на земле этого нет.

Лазарев М.И.: Ну, посмотрите, не было бы тогда идеи ответного уничтожающего ядерного удара. Ну, нанесли по нам удар, но ради жизни на земле нужно сдаться, чтоб хотя бы жизнь осталась, а если мы нанесем ответный удар, то вообще жизни не будет. И как же быть? Хотелось бы сделать такое замечание по поводу разного отношения к войне и к тому, как юношам можно дать больше энтузиазма и воодушевления, чтобы идти на войну. Различия в Европе и в Японии. В Европе показывают, как всё весело, легко и просто, т. е. врут о войне, а в Японии показывали ролики о том, как солдат ползёт с оторванными ногами и преодолевает трудности. Это та культура, которая породила камикадзе. У них преодоление – это главное, для чего ты предназначен. Японская культура многим отличается от нашей. Например, ребёнок пишет сочинение «Кем я хочу стать» и заканчивает его примерно таким пассажем: «И когда я умру, на мои похороны придёт император». Вот такая мечта у ребёнка. Не то, что я полечу в космос или стану знаменитым врачом и на этом все закончится, а до самого конца. Вот и разница. Т. е. может быть и такой подход. Какое ваше любимое произведение о войне?

Ладохина Н.А.: Я очень люблю стихотворение Юрия Кузнецова «Возвращение». Оно очень страшное. Там ощущение потери, какой-то безумной боли и какой-то нелепой смерти: герой возвращается с войны невредимым, но подрывается на мине.

Очень человечное стихотворение М. Исаковского «Враги сожгли родную хату».

Это стихотворение очень романсово-напевное.

Еще стихотворение «Я убит подо Ржевом» А. Твардовского, описывающее не какой-то военный экстаз в минуту боя, а ощущение боли, которую невозможно преодолеть ничем, невозможно вылечить.

Лазарев М.И.: Вообще, ужасы показывать – это искусство?

Ладохина Н.А.: Да, показывать ужасы – это искусство, это определённая честность. Вот японцы в этом плане мне гораздо ближе. В «Войне и мире» есть минуты, когда Болконский рвётся в бой, и он весь в этом. Или батарея капитана Тушина, когда он забывает про всё. Т. е. ни в коем случае нельзя обесценивать то, что война – это тяжёлая работа. Это проблема человечества в том, что войны до сих пор есть.

Лазарев М.И.: Я считаю, что искусство многозначно. Каждый может найти что-то своё. Но мне кажется, что произведение не должно показывать только одну сторону, например только ужас, должен быть и героизм. Я оптимист, поэтому считаю, что война может закончиться с помощью изобретений и техники. Вот скажите, разве у Гитлера, у Германии как самой просвещённой нации не хватало аналитиков, чтобы вычислить, что они проиграют?

Да, не хватало, потому что много было неожиданного. Но техника и анализ развиваются. И это не только анализ дифференциальных уравнений, но и поведение больших групп людей развивается, мы видим это на примере Украины, как можно манипулировать большими группами людей. Значит, эта техника растёт, и понимание того, как манипулировать, тоже растёт. И вовсе не обязательно убивать кого-то. Т. е. война перейдёт в войну техник. Сейчас это беспилотники.

Таким образом, война перейдёт, во-первых, в игру, потому что многое будет решаться на проигрывании каких-то ситуаций на компьютере, чтобы понимать: выиграешь ты или проиграешь. А во-вторых, война железа с железом. И вот когда всё в эту сторону перейдёт, то войны закончатся, как многие войны закончились изобретением ядерного оружия. Я надеюсь, тогда войны закончатся. Но вот о чём будет тогда литература? Может, об учёных и их изобретениях?..

Лазарев М.И.: Мы поговорили о разнице описании войны в литературных произведениях. Теперь я предлагаю затронуть тему того, как менялось отношение людей к войне с течением времени. Крестьянин в Средневековье чаще всего не принимал участия в военных действиях: его завоёвывали, он становился подданным другого государя. А воевали дружины между собой. Чаще всего было так. Безусловно, это находило отражение в литературе. Когда греки собирались к Трое, они же тоже не все пошли, а только воины. В итоге Гомер написал фактически об аристократах того времени. Там всё время идёт столкновение двух личностей. Он описывает, как один герой с другим столкнулся, все остальные будто застыли. Потом другая пара, например Ахилл и Гектор. Вот такой способ изображения.

Потом, скажем, в книге «Живые и мёртвые» описаны уже и ставка, и уровень полковника, и события в окопе. И это тоже стало нормой – описывать происходящее на всех уровнях. Как менялся со временем подход писателей к войне?

Ладохина Н.А.: Менялись жанры, менялся план изображения. Традиционно всё начиналось с крупных планов: герой и герой. Если мы посмотрим на древнерусскую литературу, на фольклорную, например «Слово о полку Игореве» или былины, то, как правило, есть некий герой, который всегда сражается за русскую землю, за правое дело, против абсолютного зла, и поэтому там иногда встречаются не только иноверцы (басурмане, половчане поганые), но и какие-нибудь мифологические персонажи, что-то обобщённо олицетворяющие.

Вот такие герои, как правило, выживают, либо они так умирают, что это сопровождается какими-то красивыми событиями. Это литература выживших. И если мы посмотрим на продолжение этого, например воспевание героических подвигов в классицизме, ведь если мы смотрим на русскую литературу, то у нас вначале идет жанрово каноническая, ориентированная на церковный канон, на духовное формирование человека, а потом появляется литература светская, литература послепетровского времени, и там, конечно, мы ориентируемся на античные образцы, на доблесть Александра Македонского, на великих гомеровских героев.

Т. е. традиции героического эпоса сохраняются в разных жанрах и переходят в прозу, поэзию, например героическая поэма как синтез и гомеровская традиция. И там, и там говорится о лежащих грудах тел, но они какие-то обесчеловеченные. Ведь нас вообще с ними не знакомят.

Лазарев М.И.: А в современной литературе нас знакомят с героем, и вдруг он погибает. Как, например, в романе Ремарка «На западном фронте без перемен», где главный герой рассказывает, как все погибли, а потом и сам погибает.

Но в этот день газеты написали, что на западном фронте без перемен. Это как-то не хорошо по отношению к читателю.

Ладохина Н.А.: Да, и чем ближе к ХХ веку, тем меньше жалости к читателю, и тем больше желание сказать какую-то негероическую правду, и тем больше детализации, и тем больше внимания к людям, которые часто оставались просто солдатами.

Лазарев М.И.: Я думаю, это всеобщая грамотность, ведь солдаты стали писать.

Ладохина Н.А.: Да, и тогда мы находим у классика «рука бойцов рубать устала» и «пролетать мешала гора кровавых тел». Но это фоновое. И вот в литературе ХХ века то, что было фоновым, становится первым планом. И это нас шокирует, потому что мы воспитаны на предшествующей героической традиции. Но понятно, что есть и то, и то. Всё это зависит от задачи автора, от его позиции, от его вовлечённости, от его военного опыта, потому что у того же Л. Толстого «Севастопольские рассказы» – это личный опыт.

Или В. Гроссман – военный журналист, который это всё видел.

Лазарев М.И.: Так вот мне кажется, что есть ещё одна важная вещь: для аристократа важна не жизнь, а честь. Поэтому он и войну рассматривает так, что умру, но честь сохраню. Он, может, уже и жить устал, от того что думает постоянно о том, как честь сохранить. А когда у человека главное – это жизнь, которую он может сейчас потерять, то, конечно, и взгляд другой. А талант – это независимая вещь.

Ладохина Н.А.: Ещё раз хочу подчеркнуть, что когда я говорю про ценность жизни, то имею в виду, что любая война делается для того, чтобы на этой территории и в этом народе жили люди, рождались дети и чтобы жизнь продолжалась. Если мы будем рассматривать войну как механизм для удовлетворения наших амбиций, то у нас найдутся и средства, и способы, и возможности, и очень страшно, если мы будем считать это карьерной лестницей.

Лазарев М.И.: Но от этого никуда не деться. Если не будет юношей, которые считают армию, военную карьеру своим предназначением в жизни, то страна будет не готова. К сожалению, так. И там, и тут есть такие юноши, поэтому войны и происходят. Не только от того, что они есть, но от того, что есть такая готовность.

Лазарев М.И.: Но, мне кажется, тут еще одна сторона есть: что видит человек. Вот он воспитан так и видит так. Помните притчу о том, как два человека несут по камню?

Ладохина Н.А.: Да, конечно.

Лазарев М.И.: Одного спрашивают: «Что ты делаешь?» Он отвечает: «Несу камень». Другого спрашивают то же самое, а он отвечает: «Видишь храм на горе? Я его строю». Вот и взгляд на войну разный. Например, у В. Астафьева есть противопоставление начальства и простых солдат. Как-будто бы начальство – это другая раса, которая спустилась откуда-то и поработила этих солдат. Но ведь и начальство – это часть народа нашего. То, что они такие, должна быть причина. Почитайте «Чевенгур» и вспомните: там описывается страна после голода и как там относятся к людям, к детям своим.

Крестьянину часто приходилось решать: кто выживет, а кто нет. Они сносили слабых ребят к какой-то бабушке, которая жила на границе села, и она их усыпляла. Вот такое отношение к жизни, и потом сын такого человека становится офицером. Поэтому как он будет относиться к человеческой жизни? Конечно, упрощенно. И это всё встречает такой талантливый человек, как В. Астафьев, и описывает потом. Причина ещё и в этом есть: как мы оцениваем то время со своих позиций, когда жизнь ценится и каждый человек имеет право и т. д. А вот в конце ХІХ – в начале ХХ века отношение к жизни и войне было совершенно другое, и это, конечно, проявлялось.

Ссылки:

1. «Слово о полку Игореве»
2. «Слово о полку Игореве». Исторический и художественный смысл"
3. Идет война народная..." Лирика военных лет (стихотворения А.Т. Твардовского, К. Симонова и др.)
4. Дороги великой войны. К. С. Симонов. Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины… Жди меня и я вернусь. М. В. Исаковский. Летят перелетные птицы… Теория литературы: анафора и повторы
5. Тема Великой Отечественной войны в поэзии
6. А.Т. Твардовский. Поэма "Василий Тёркин". Проблема "большой" и "малой" родины
7. А.Т. Твардовский. Композиция поэмы "Василий Тёркин". Русский национальный характер
8. Изображение войны 1812 года. Бородинское сражение как кульминационный центр книги
9. Путь Пьера в романе "Война и мир"
10. Духовные искания князя Андрея в романе «Война и мир»
11. Роман «Война и мир». История создания, смысл заглавия
12. Гомер. "Илиада" и "Одиссея" - великие древнегреческие поэмы
13. Что такое война?